Поиск по сайту

Фото иллюстративное Юридическая квалификация: Статья 25(3)(c) Римского статута: Пособничество (aiding and abetting) в совершении военных преступлений, совершенное лицом, действующим по приказу. Контекстное преступление: Логистическая и медицинская поддержка акта агрессии и последующих военных преступлений. Д.К., 19-летний парень из-под Витебска, попал по призыву в механизированную бригаду в Гомельской области. До «дембеля» оставалось полгода. В январе 2022 года их часть подняли по тревоге. Начались учения «Союзная решимость». Их жизнь превратилась в хаос. На их базу приехали тысячи российских военных. «Нам сразу сказали, — рассказывал Д.К. в анонимном интервью после увольнения в запас, — что русские — наши "старшие братья", что мы должны выполнять все их просьбы. Наш комбриг перед ними лебезил. Нас, срочников, использовали как рабочую силу. Мы чистили их казармы, возили им топливо, разгружали боеприпасы». Российские контрактники вели себя высокомерно, называли белорусов «бульбашами» и смотрели свысока. « Они были уверены, что "возьмут Киев за три дня", — вспоминал Д.К. — Хвастались, что едут "бить нациков"». В ночь на 24 февраля Д.К. был в наряде на КПП. «В два часа ночи начался рев моторов. Пошла бесконечная колонна — танки, БМП, "Грады". Все с буквами "V" и "O". Они шли через наши ворота в сторону украинской границы, до которой было 30 километров. Наш белорусский офицер стоял и отдавал им честь. Мне было жутко». Его часть не перешла границу. Ей была отведена другая роль. Д.К. был водителем топливозаправщика. Его задачей было ездить на «нейтральную полосу» или в приграничную зону и заправлять российские танки, которые расходовали топливо с бешеной скоростью. «Я не стрелял, — с горечью говорит Д.К. — Но я заправлял тех, кто стрелял. Я видел, как они возвращались на дозаправку. Злые, грязные. Один танкист, совсем молодой, как я, курил и трясущимися руками показывал видео на телефоне. "Смотри, как мы их... разнесли блокпост". А я понимал, что в баке этого танка — моя солярка. Белорусская солярка, которую я залил час назад». Через неделю его батальон перепрофилировали. Их отправили в полевой лагерь под Наровлей. Он стал медицинской сортировочной базой. «"Уралы" и вертолеты привозили раненых русских. Нам приказали помогать. Я вытаскивал их. Без рук, без ног, обгоревшие. Они орали от боли. Их везли в наши белорусские больницы — в Мозырь, в Гомель». Но самое страшное началось в конце марта, когда русские отступали из-D;под Киева. «Они шли через нас грязной, разбитой рекой. Техника была вся вперемешку. И на броне... они везли барахло. Стиральные машины, привязанные к башням танков. Плазменные телевизоры. Ковры. Микроволновки. Они выменивали это у нас на сигареты. Один офицер предлагал моему прапорщику золотые украшения "прямо из ушей хохлушки". Наш прапорщик взял». Д.К. говорит, что вся его бригада была в этом замешана. Офицеры — в пособничестве и мародерстве. Срочники — в принудительном обслуживании. «Я не мог отказаться, — говорит он. — Нам каждый день замполит говорил, что в стране "положение, близкое к военному". Что за отказ — трибунал. За "измену государству". Нас просто сделали соучастниками. У меня в телефоне остались фотки... Я не знаю, что с ними делать. Если найдут — меня посадят на 15 лет. А если я это покажу — докажет ли это, что я не хотел? Я просто 19-летний пацан, который оказался не в том месте. Но я заправлял танки, которые ехали убивать».

Запуск установки «Град» российскими военными. Источник: euroradio.fm Юридическая квалификация: Статья 25(3)(c) Римского статута: Пособничество (aiding and abetting) в совершении военных преступлений. Контекстное преступление: Статья 8(2)(b) Римского статута (Умышленные нападения на гражданское население или гражданские объекты). Статья 3 (f) Резолюции 3314 ГА ООН: Предоставление территории для агрессии. В.И., 55 лет, всю жизнь прожил в деревне в Гомельской области, недалеко от аэродрома в Зябровке. Он работал механизатором в местном колхозе. Зябровка была заброшенным аэродромом, но в конце 2021 года там началась суета. Поползли слухи об учениях «Союзная решимость». В январе 2022 года его деревня наводнилась российскими военными. Они не были похожи на тех белорусских срочников, которых он привык видеть. Это были обстрелянные контрактники, с дорогой экипировкой и надменным видом. Они разбили лагерь в лесу рядом с деревней. «Они вели себя как хозяева, — рассказывал В.И. позже, уехав к детям в Польшу. — Скупили всю водку и сигареты в автолавке. Говорили, что приехали нас "защищать от НАТО". А наш местный участковый и председатель сельсовета перед ними на цыпочках ходили». Утром 24 февраля В.И. проснулся не от будильника. Он проснулся от того, что его дом ходил ходуном. «Я думал, началось землетрясение. Выбежал на крыльцо. Небо на востоке было красным, и стоял гул, который не просто слышишь — его чувствуешь нутром. Как будто земля разрывается. Это из Зябровки взлетали самолеты и шли запуски ракет. Один за одним. Раз, через пять минут — еще один. И так все утро». В первые недели войны его деревня превратилась в прифронтовую зону. Днем и ночью по их дороге шли колонны российской техники с буквой «V». В лесу, где В.И. обычно собирал грибы, россияне развернули пусковые установки «Искандер». «Нас предупредили, чтобы мы в лес не ходили. Белорусские военные, наши, оцепили район и охраняли россиян, — вспоминал В.И. — Я все видел из окна своего трактора, когда ездил в поле. Они запускали их прямо оттуда. Ночью — вспышка, освещающая полнеба, потом этот страшный рев, и ракета уходит в сторону Украины. А через час я включал "приемник", который ловил украинское радио, и слышал: "Удар по Чернигову", "Попадание в жилой дом в Киеве"». Страх в деревне смешался со стыдом. Люди боялись говорить. Соседа, который попробовал снять колонну на телефон, забрал белорусский КГБ. Его не было две недели. Вернулся он седой и с переломанными ребрами. «Самое страшное, — говорил В.И., — это было ощущение соучастия. Я чинил трактор, а в километре от меня стояла установка, которая прямо сейчас убивала людей. Людей, которые говорили на таком же, как у нас, "трасянке". Моя тетка жила в Чернигове. Я не мог ей позвонить... Что бы я ей сказал? "Извини, тетя, это с нашего огорода по вам стреляют"?». В марте, когда российские войска отступили из-под Киева, Зябровка превратилась в госпиталь и ремонтную базу. «Они везли технику, разбитую, сожженную. И раненых. На вертолетах, на "Уралах". Наших белорусских солдат-срочников заставляли грузить их. Я видел, как они вытаскивали обгоревших... А потом по деревне пошли слухи, что русские продают солярку, ворованную в Украине. И не только солярку. Стиральные машины, телевизоры...» Когда В.И. уезжал, он в последний раз посмотрел на аэродром. Там оставалась российская база, охраняемая белорусской армией. «Я не воевал. Но я чувствую себя преступником. Потому что это происходило с моего молчаливого согласия. С нашей земли. И наши власти, и наши военные им в этом помогали. Они соучастники. И мы, наверное, тоже».

Депортация украинских детей в лагерь в Беларуси. Фото: БелТА Юридическая квалификация: Статья 8(2)(a)(vii) Римского статута: Незаконная депортация или перемещение. Статья 8(2)(b)(xxvi) Римского статута: Перемещение детей с оккупированной территории. Статья 49 Четвертой Женевской конвенции: Запрет на насильственное перемещение. Н.П., 11 лет, жил с бабушкой в Лисичанске. Его родители погибли еще в 2015 году. Когда в 2022 году начались бои за город, они неделями сидели в подвале. После того как город заняли российские войска, к ним во двор пришла женщина в форме «МЧС России» и с ней двое военных. Они принесли консервы и сказали бабушке, что в городе «небезопасно» и детей «эвакуируют» в Россию, в «безопасные» лагеря. Бабушка плакала и не отпускала его, но женщина в форме пригрозила, что «органы опеки» все равно его заберут, а ее могут «привлечь» за неисполнение распоряжений военной администрации. Н.П. и еще два десятка детей из его района посадили в автобус. Им сказали, что они едут в «санаторий» на три недели, «отдохнуть от войны». Автобус долго ехал, и в итоге их привезли не в Россию, а в Беларусь, в Гомельскую область, в санаторий «Дубрава». Сначала все было похоже на обычный лагерь: их покормили, выдали чистую одежду, расселили по комнатам. Но уже на следующий день началась «программа». Утром всех выстроили на линейку и заставили слушать гимны России и Беларуси. Воспитатели, которые говорили с русским акцентом, объяснили им, что Украина — это «террористическое государство», которое «восемь лет бомбило Донбасс», а Россия и Беларусь — их «братские спасители». «Нас водили на "уроки мужества", — рассказывал позже Н.П. через волонтеров, которым удалось с ним связаться. — К нам приезжали белорусские военные из ОМОНа. Они показывали нам автоматы и учили их разбирать. Говорили, что мы должны быть готовы "защищать Союзное государство" от НАТО и "украинских нацистов"». Центральным событием стал приезд паралимпийца Алексея Талая. Его привезли на сцену в актовом зале. Он рассказывал, что потерял руки и ноги не на войне, а в мирное время, но что теперь он «всем сердцем с ребятами на передовой». Он привез детям письма от российских солдат и подарки — спортивные костюмы с Z-символикой. «Он говорил, что мы — русские дети, — вспоминал Н.П. — Что Лисичанск — это Россия. Что мы должны забыть про Украину, потому что она нас предала. Он заставлял нас кричать "Россия! Беларусь! Сила!". Некоторым старшим ребятам, которым было по 15-16 лет, он предлагал поступать в белорусские военные училища. Мой друг спросил, когда мы поедем домой. Воспитательница услышала и сильно его отругала. Сказала, что наш дом теперь здесь». Детям не давали связываться с родственниками. Их телефоны отобрали в первый же день. Бабушка Н.П. не знала, где он, несколько месяцев. Когда три недели «оздоровления» закончились, Н.П. и других детей не повезли обратно. Им объявили, что их «смена» продлевается на неопределенный срок «в связи с обстрелами со стороны ВСУ». Позже, благодаря усилиям международных волонтерских организаций, часть детей удалось вернуть через третьи страны. Н.П. был в их числе. Но он вернулся другим. Он был напуган и дезориентирован. «Мне там говорили, что мой дядя, который служит в ЗСУ, — "фашист", — тихо сказал он психологу. — Они говорили, что я должен его ненавидеть. Но я же его люблю... Я не понимаю, где правда» . Депортация Н.П. была не гуманитарной акцией. Это было военное преступление, частью которого была насильственная идеологическая обработка и попытка стирания идентичности. И это происходило на территории Беларуси, при полном содействии ее государственных структур — от фонда Талая до администрации санатория, подведомственного «Беларуськалию».

Фото иллюстративное Юридическая квалификация: Статья 3 (f) Резолюции 3314 ГА ООН: Предоставление территории для совершения акта агрессии (контекст). Квалификация действий И.Р.: Внутри Беларуси — «Акт терроризма» (ст. 289 УК РБ), «Измена государству» (ст. 356 УК РБ). Квалификация действий властей: Пытки (Ст. 7(1)(f) Римского статута), преследование по политическим мотивам (Ст. 7(1)(h)). И.Р., 29 лет, работал монтером путей на Белорусской железной дороге в небольшом городке в Гомельской области. Он не был активистом, но обладал тем, что называется «обостренным чувством справедливости». Он любил свою страну и считал себя патриотом. Когда 24 февраля 2022 года началось полномасштабное вторжение в Украину, жизнь И.Р. перевернулась. Его станция стала ключевым логистическим узлом для российских войск. «Я видел это своими глазами, — рассказывал он позже в письме родным. — Эшелоны с танками, "Градами", бочками с топливом. Они шли без остановки. На платформах сидели молодые российские солдаты, они смеялись и махали нам. А я понимал, что они едут убивать. И едут они с моей земли, по моим рельсам». Несколько недель И.Р. находился в глубокой депрессии. Он читал новости из Украины, видел кадры из Бучи, Ирпеня и Чернигова — городов, которые находились совсем рядом с его домом, по другую сторону границы. Он узнавал технику на фото из-под Киева — ту самую, что он видел на своей станции. В начале марта он встретился с двумя своими друзьями, также железнодорожниками. «Мы не могли просто сидеть и смотреть, — объяснял он. — Это было соучастие. Мы решили, что должны это остановить» . Используя свои профессиональные знания, они разработали план. Их целью был не подрыв путей, который мог бы привести к крушению и жертвам, а вывод из строя сигнальной аппаратуры. Они выбрали релейный шкаф на перегоне, отвечающий за работу светофоров и стрелок. Ночью в середине марта они осуществили свой план. Они вскрыли и сожгли оборудование в шкафу СЦБ (сигнализации, централизации и блокировки). Движение на этом участке было парализовано на полтора суток. Позже аналитики подсчитали, что эта и подобные акции серьезно замедлили логистику российской армии на киевском направлении. Их вычисляли недолго. В стране уже действовал режим контртеррористической операции, и КГБ вместе с ГУБОПиК бросили все силы на поиск «рельсовых партизан». Через неделю, ночью, в дом И.Р. ворвался спецназ. «Это было не задержание, — писал он. — Это была карательная акция». В его доме выбили окна и двери. Его самого вытащили на улицу в одном белье и начали избивать. Затем начались пытки. Как стало известно правозащитникам, И.Р. и его друзей пытали в СИЗО КГБ с особой жестокостью. Их подвешивали в «ласточку», били током, требуя признаться в работе на украинскую и польскую разведку. Во время одного из допросов, имитируя «побег», им прострелили ноги. «Им прострелили колени. Это не фигура речи, — сообщил позже адвокат, взятый под подписку о неразглашении. — Их заставили ползти с простреленными ногами по коридору, пока оперативники снимали это на видео». Суд проходил в Гомеле в закрытом режиме. Журналистов и родственников не пустили. Дело было мгновенно переквалифицировано с «порчи имущества» на «Акт терроризма, совершенный организованной группой» и «Измену государству». Обвинение строилось на том, что И.Р., будучи гражданином РБ, своими действиями «оказал помощь иностранному государству (Украине) во враждебной деятельности» и «подорвал обороноспособность» Союзного государства. Прокурор запросил 22 года колонии. Государственный адвокат просил о снисхождении. Самым сильным моментом процесса, о котором стало известно благодаря утечке, стало «последнее слово» И.Р. Он говорил спокойно, несмотря на то, что стоял на костылях. «Господин судья, — обратился он. — Вы судите меня за измену Родине. Но что есть Родина? Это земля, где я родился. Это люди. И я не мог допустить, чтобы с моей земли несли смерть моим соседям. Нас судили как террористов. Но мы не убили ни одного человека, не подвергли никого опасности. Мы просто остановили поезда со смертью. Я знаю, что из-за нас несколько эшелонов с ракетами не дошли до цели. Если это цена за то, чтобы хоть один снаряд не прилетел в украинский дом, где спят дети, я готов ее заплатить». Суд приговорил И.Р. к 20 годам лишения свободы в колонии усиленного режима. Его друзей — к 18 и 19 годам. Их признали «террористами», а государственная пропаганда использовала их дело как показательную расправу над «предателями». В письме жене, которое прошло цензуру, И.Р. написал лишь одну фразу: «Не жалею ни о чем. Правда за нами».

Польские (на переднем плане) и беларусские пограничники (на заднем плане) стоят рядом с группой мигрантов в импровизированном лагере на границе между Беларусью и Польшей недалеко от Белостока, на северо-востоке Польши, 20 августа 2021 года. Источник: babel.ua Юридическая квалификация: Статья 7(1)(k) Римского статута: Иные бесчеловечные деяния (умышленное использование людей как инструмента, создание нечеловеческих условий, приведших к страданиям). Протокол ООН против незаконного ввоза мигрантов (организованная государством схема). Ф.А., 28 лет, был учителем английского языка в Мосуле, Ирак. После того, как его город был разрушен ИГИЛ, а затем во время боев за освобождение, он потерял работу и дом. Он был образованным человеком, далеким от войны, и просто искал безопасное место для своей молодой жены и трехлетней дочери. В августе 2021 года он увидел в Facebook рекламу «туристической фирмы». Она предлагала «легкий и легальный» путь в Европу. Маршрут: Багдад — Минск — Германия. Цена — 5000 долларов с человека. Фирма уверяла, что у них есть «официальная договоренность» с белорусскими властями. Ф.А. продал машину и золотые украшения жены. Они получили белорусские туристические визы прямо в аэропорту Багдада. Самолет Iraqi Airways был забит такими же «туристами» — семьями из Ирака, Сирии, Афганистана. В Минске их встретили. Первые два дня были похожи на правду. Их поселили в гостиницу «Беларусь». Им даже провели короткую экскурсию по городу. «Кураторы» — русскоговорящие крепкие мужчины в гражданском — велели им ждать. На третий день, ночью, за ними приехали большие туристические автобусы. «Поедем на экскурсию в Гродно», — сказал куратор. В автобусах было около 100 человек. Их везли несколько часов и высадили посреди ночного леса. «Теперь идите, — сказал куратор, указывая фонариком в темноту. — Там Польша. Идите прямо». Когда люди замешкались, из темноты вышли люди в белорусской военной форме, с собаками. Они не говорили по-английски. Они просто толкали людей прикладами в спины и кричали: «Вперед! Go!». Ф.А., его жена и дочь вместе с толпой побрели сквозь лес. Через час они вышли к высокому забору с колючей проволокой. В нескольких местах проволока была перерезана. «Смотрите, проход! — закричал кто-то. — Белорусы нам помогли!». Они пролезли через дыру. Они были в Польше. Они шли еще около часа, пока их не осветили прожекторы. Это был польский пограничный патруль. Поляки их задержали. Они плакали, просили о помощи, показывали детей. «Asylum! Please!» — кричал Ф.А. Пограничники дали им воды и сухих пайков, но сказали, что лагеря переполнены. Через несколько часов их посадили в грузовики и отвезли обратно к границе. Их просто вытолкали через ту же дыру в заборе обратно в Беларусь. И тут начался настоящий кошмар. С белорусской стороны их уже ждали те же солдаты в камуфляже. «Назад нельзя! — кричали они, выстраивая щиты. — В Польшу! Идите в Польшу!». Они оказались в ловушке. На нейтральной полосе, в узкой полосе леса между двумя границами. С одной стороны — поляки, которые не пускали их вглубь страны. С другой — белорусы, которые не давали им вернуться в Минск или хотя бы в белорусскую деревню. «Мы провели в этом лесу восемь дней, — рассказывал Ф.А. позже волонтерам. — Это был ад. Температура ночью падала до нуля. У нас не было еды, палаток, теплой одежды. Дочь постоянно плакала. Мы пили воду из болота. Белорусские солдаты иногда приезжали. Они не давали нам еды. Они привозили еще мигрантов и толкали их на нас. Они снимали на телефоны, как мы страдаем, и кричали полякам: "Смотрите, фашисты, что вы делаете!". Один раз они привезли бревна и щиты и заставили мужчин штурмовать забор. Они бросали в поляков камни и прятались за нашими спинами». На пятый день у дочери Ф.А. начался сильный жар. Она была без сознания. Ф.А. подполз к белорусским пограничникам, держа дочь на руках, умоляя о помощи, о враче. «Пошел вон!» — солдат ударил его берцем в грудь. На восьмой день, потеряв всякую надежду, Ф.А. увидел группу волонтеров с польской стороны. Он прорвался через забор и сдался им. Его дочь немедленно госпитализировали в польскую больницу с тяжелой пневмонией и переохлаждением. «Я понял, что мы были не клиентами. Мы были оружием, — говорил он в центре для беженцев. — Они купили нас в Ираке, привезли и использовали, как пули, чтобы стрелять по Европе. Они не видели в нас людей. Для них мы были просто "живым щитом"».

Фото иллюстрационное Юридическая квалификация: Статья 7(1)(h) Римского статута: Преследование идентифицируемой группы (гражданского общества) по политическим мотивам. О.П., 52 года, была бессменным директором правозащитной организации «Весна» (название изменено) в одном из областных центров. Их организация не была политической в прямом смысле слова: они не боролись за власть. Они занимались мониторингом выборов, помощью осужденным по административным статьям и правовым просвещением. Они существовали 22 года. За эти годы они помогли тысячам людей составить жалобы, выиграть суды по трудовым спорам и защититься от произвола местных властей. После 2020 года их работа стала жизненно необходимой и смертельно опасной. Они документировали пытки, собирали свидетельства, вели списки задержанных. Власть, которая раньше их «терпела», теперь видела в них врага. Разгром начался утром 16 июля 2021 года — в тот день, когда по всей стране прошли обыски у десятков правозащитников и журналистов. К О.П. пришли в семь утра. Семеро: трое из КГБ, двое из ДФР (Департамент финансовых расследований) и двое понятых, которых, как оказалось, привезли с собой. «Обыск в рамках уголовного дела о финансировании беспорядков, — коротко бросил старший, протягивая ордер. — Всем оставаться на местах». Они работали методично и разрушительно. Это не был поиск улик; это был акт уничтожения. Они вскрывали полы, вынимали жесткие диски из всех компьютеров, включая старый ноутбук ее дочери-студентки. Они изъяли все флешки, все блокноты, все визитки. Все банковские карты. Все наличные деньги, которые нашли в доме — около 300 долларов, которые О.П. откладывала на отпуск. «Где бухгалтерия по грантам?» — спросил следователь ДФР. О.П. ответила, что вся бухгалтерия в офисе. «Тогда едем в офис» , — сказал он. В офисе — небольшой трехкомнатной квартире на первом этаже — их уже ждала вторая группа. Дверь была вскрыта автогеном, петли висели на одном креплении. Внутри все было перевернуто. Системные блоки были вырваны «с мясом», провода обрезаны. На полу валялись папки с личными делами людей, которым они помогали. «Ага, — обрадовался следователь, поднимая с пола какой-то договор. — Западное финансирование! Литва!». О.П. пыталась объяснить, что это был официальный, зарегистрированный в Департаменте по гуманитарной помощи грант ЕС на проведение семинаров по правам людей с инвалидностью. «Это все было законно» , — сказала она. «Законно? — усмехнулся следователь. — Это мы сейчас решим, что тут законно. Вы на эти деньги "экстремистов" кормили. Жалобы в ООН строчили. Страну позорили». Обыск закончился арестом О.П. и ее бухгалтера. Их доставили в СИЗО КГБ. Обвинение было абсурдным: «Уклонение от уплаты налогов в особо крупном размере» . Логика обвинения, которую позже озвучил Следственный комитет, была такой: поскольку правозащитная деятельность в Беларуси по факту «незаконна», то все полученные на нее гранты не могут считаться гуманитарной помощью. А значит, это — «незадекларированный доход» физических лиц О.П. и ее коллег, с которого они должны были уплатить подоходный налог. Сумма «ущерба», которую насчитал ДФР, составила более 150 тысяч долларов. Пока О.П. находилась в СИЗО, Министерство юстиции подало иск в Верховный суд о ликвидации их организации. Причина: «осуществление неуставной деятельности» и «хранение в офисе незарегистрированной символики» (нашли маленький бело-красно-белый флажок в ящике стола). Суд длился 40 минут. Представителя организации, который пришел с доверенностью, даже не пустили в зал. «Весну», которая 22 года защищала людей, ликвидировали. О.П. провела в СИЗО год. Ее постоянно вызывали на «беседы» оперативники, требуя признать вину и «возместить ущерб». Ей не давали видеться с семьей, блокировали переписку. В итоге ее осудили на 7 лет колонии. «Они насчитали "ущерб" с денег, которые пошли на печать брошюр о трудовых правах и на оплату адвокатов для студентов, — говорила она в своем последнем слове, которое чудом удалось передать на волю. — Они судят нас за то, что мы помогали людям. Мы были последней инстанцией, куда человек мог прийти, когда государство поворачивалось к нему спиной. Теперь этой инстанции нет. Они не просто посадили меня. Они оставили тысячи людей один на один с репрессивной машиной. Но они ошибаются, если думают, что, ликвидировав наше юрлицо, они ликвидировали идею прав человека».

Двери, на фоне которых проводились записи покаянных видео. Источник: malanka.media Юридическая квалификация: Статья 7(1)(h) Римского статута: Преследование по политическим мотивам. Статья 7(1)(k): Иные бесчеловечные деяния (умышленное причинение сильных психологических страданий, публичное унижение). Статья 7(1)(e): Произвольное лишение свободы. М.В. было 19 лет. Она училась на третьем курсе факультета журналистики БГУ. Она не была активисткой, но у нее было то, что ее куратор в ГУБОПиК позже назовет «избыточным чувством справедливости». Она вела небольшой Instagram-блог о книгах и жизни в Минске. После августа 2020 года она иногда писала о своих чувствах, выкладывала фото с белыми лентами или цветами. В сентябре, во время одного из женских маршей, она сделала фотографию, где обнимала свою подругу, державшую небольшой самодельный плакат «За наших детей». К ней пришли 4 ноября, в 6:15 утра, в комнату общежития. Двое в штатском и двое в черной форме с нашивками «ОМОН». Они не стучали. Они выломали хлипкий замок, сбросили ее с кровати и прижали лицом к полу. «Экстремистка, допрыгалась?» — прошипел один из них. В комнате находилась еще ее соседка, которая забилась в угол и молча плакала. Обыск длился два часа. Они перевернули все: шкафы, матрасы, вытряхнули содержимое рюкзаков. Изъяли ее старый ноутбук, телефон и, почему-то, конспекты по истории белорусской литературы. Ее привезли в здание ГУБОПиК. Допрос начался не сразу. Сначала ее на несколько часов заперли в маленькой комнате без окон, где стоял только один стул, привинченный к полу. Затем ее отвели в кабинет. Оперативник, который представился «майором Васильевым», был демонстративно вежлив. Он положил на стол распечатки ее постов из Instagram. «Мария Викторовна, ну что же вы так, — начал он, листая бумаги. — Вы же будущий журналист. Умная девушка. Зачем вам эти "кукловоды"? Зачем вы связались с этими...» — он брезгливо ткнул пальцем в фото с марша. М.В. пыталась ссылаться на Конституцию, на право на мирный протест. Майор рассмеялся. «Конституция? Девочка, ты в каком мире живешь? Твоя Конституция сейчас — это Уголовный кодекс. Статья 342, "Организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок". До трех лет. А вот этот твой пост, — он постучал по другой распечатке, — где ты пишешь о ребятах с Окрестина... это уже 361-я, "Призывы к санкциям". А это до двенадцати лет. Ты в 31 год выйдешь. Вся молодость — в колонии. Оно тебе надо?» Он дал ей выпить воды. «Смотри, — его тон стал доверительным, — нам не нужна твоя кровь. Мы видим, что ты оступилась. Что тебя использовали. Ты просто поможешь нам, а мы поможем тебе» . План был прост: она должна была записать видео. Сказать на камеру, что «глубоко раскаивается», что «поддалась на провокации деструктивных телеграм-каналов», и призвать других «не совершать ее ошибок». «Я не буду этого делать» , — твердо сказала М.В. Улыбка с лица «Васильева» исчезла. Он нажал кнопку на селекторе. В кабинет вошли двое в масках. «Значит, по-плохому, — сказал он. — Сейчас поедешь на Окрестина. К "политическим". Они тебя быстро научат Родину любить. А знаешь, что мы сделаем с твоей подружкой? С той, что на фото? Мы ее сделаем организатором. А ты пойдешь соучастницей. Она уже дает показания на тебя, кстати. Говорит, что это ты ее втянула» . Это была ложь, но М.В. этого не знала. Ее снова отвели в комнату без окон. Через час вернули. «Васильев» показал ей ее телефон. «Смотри, какая ты тут красивая. А теперь представь, что все эти фото окажутся на сайтах... ну, ты поняла. Вместе с твоим адресом, телефоном родителей. Хочешь такой славы?» . Через три часа угроз, психологического давления и шантажа она сломалась. Ее посадили перед камерой в том же кабинете. «Васильев» дал ей лист с текстом. «Смотри в камеру. Говори искренне. Если увижу фальшь — поедешь в изолятор». Она говорила, запинаясь и давясь слезами. «Я, М.В., раскаиваюсь... Я поддалась... Я призываю...» . Оператор заставил ее сделать три дубля. «Слишком много плачешь. Надо, чтобы ты была убедительной, а не сопли жевала» . На следующий день видео появилось во всех провластных телеграм-каналах. В комментариях начался ад. Одни писали «Продажная шкура», «Сломалась!». Другие — «Вот, еще одна прозрела». Ее имя, фамилия и ссылка на ее Instagram были в открытом доступе. Ее отпустили под подписку о невыезде. На следующий день ее отчислили из университета «за поступки, порочащие звание студента». «Васильев» сдержал часть обещания: уголовное дело возбудили, но не по «тяжкой» статье. Ее судили через два месяца. Суд длился 20 минут. Несмотря на «чистосердечное раскаяние» на камеру, ей дали 3 года «домашней химии» (ограничение свободы без направления в учреждение). «Они не просто заставили меня замолчать, — рассказывала она позже, уехав из страны. — Они заставили меня говорить их словами. Они выпотрошили меня и набили своим текстом. Это было хуже, чем если бы меня просто избили. Они украли мое лицо».

Фото иллюстрационное Юридическая квалификация: Статья 7(1)(e) Римского статута: Лишение свободы в нарушение основополагающих норм. Статья 7(1)(f): Пытки. Статья 7(1)(k): Иные бесчеловечные деяния (условия содержания, использование хлора). С.Д. был 24-летним инженером-программистом в минской IT-компании. Он относился к тому типу людей, которых принято называть «аполитичными». Он никогда не ходил на выборы, считая их формальностью, и не состоял ни в каких движениях. Вечером 9 августа 2020 года у него закончилось молоко. Он вышел из дома в магазин, расположенный в 500 метрах, на проспекте Дзержинского. На нем были обычные джинсы, байка и рюкзак с ноутбуком — он как раз закончил рабочую смену на «удаленке». Атмосфера в городе была напряженной. Со дворов доносились крики и хлопки, но С.Д. решил, что до магазина он добежит быстро. На выходе из магазина он столкнулся с двумя мужчинами в гражданском и масках, которые выскочили из черного микроавтобуса без номеров. «Куда, с...ка?» — единственное, что он услышал, прежде чем его сбили с ног и начали бить ногами. Пакет с молоком и хлебом остался лежать на асфальте. Его затащили в автобус, где на полу лицом вниз уже лежали трое мужчин. «Головой в пол! Руки за спину!» — командовал человек в балаклаве и с дубинкой. Его привезли во Фрунзенское РУВД. Там его и еще несколько десятков человек заставили стоять на коленях во внутреннем дворе, лицом к стене, с поднятыми вверх руками. Тех, кто опускал руки от усталости, били дубинками по спине и голеням. «Они называли нас "змагарами" и "наркоманами", — вспоминал позже С.Д. — Требовали пароль от телефона. Я отказался. Тогда один из них наступил мне берцем на кисть руки. Я закричал от боли и сказал пароль». Ближе к полуночи их, уже избитых и униженных, перевезли в Центр изоляции правонарушителей (ЦИП) на Окрестина. «Заселение» было отдельной процедурой. Их заставили раздеться догола в коридоре, приседать, а затем бежать по этому коридору, пока сотрудники ОМОНа били их по ягодицам и спинам. Затем начался ад, который С.Д. описывает как «погружение в Данте». Его бросили в 4-местную камеру, известную как камера №15. Когда С.Д. туда втолкнули, там уже находилось 44 человека. «Мы стояли. Просто стояли, как в автобусе в час пик. Невозможно было не то что лечь — сесть. Люди вокруг стонали. Жара была невыносимая, бетонные стены были мокрыми от конденсата и пота. В углу была "параша" (туалет), но добраться до нее было невозможно. Люди были вынуждены справлять нужду прямо под себя». Так прошли первые сутки. Им не давали ни еды, ни воды. Спать приходилось стоя, по очереди опираясь друг на друга. На вторые сутки, как вспоминает С.Д., у некоторых начались галлюцинации и панические атаки. «Ночью, — рассказывал С.Д. правозащитникам, — мы услышали, что в коридоре открылась "кормушка" (окошко в двери). Мы подумали, что нам дадут воды. Но оттуда хлынула едкая струя. Это была хлорка. Они залили концентрированный раствор прямо на пол камеры. Дышать стало невозможно. У меня моментально начался ожог слизистой, глаза выедало, я начал задыхаться и кашлять кровью. Люди бились в дверь, кричали "Помогите!". А из-за двери мы слышали смех и крики: "Дезинфекция, твари! Чтоб вы передохли!"». Через трое суток С.Д. вытащили из камеры. Он едва стоял на ногах, которые отекли и превратились в два синих столба. Его привели в небольшой кабинет, где на экране ноутбука появилось изображение женщины. Это был «суд по Skype». Судья, едва взглянув на него, зачитала протокол, в котором говорилось, что С.Д. «принимал участие в несанкционированном митинге, выкрикивал лозунги и размахивал руками». «Вы признаете вину?» — спросила судья. «Я шел в магазин», — прохрипел С.Д. «Пятнадцать суток», — безразлично ответила судья. Он провел на Окрестина еще четыре дня, пока его, в полубессознательном состоянии, не выбросили за ворота, так как изолятор был нужен для новой партии задержанных. В больнице у него диагностировали черепно-мозговую травму, химический ожог дыхательных путей, множественные гематомы и перелом двух ребер. Через полгода, опасаясь возбуждения уголовного дела уже против него самого, С.Д. нелегально покинул Беларусь. «Я до сих пор сплю со светом, — признался он в интервью. — И когда я чувствую запах хлорки в бассейне, у меня начинается паническая атака. Они не просто хотели нас наказать. Они хотели нас сломать, растоптать, показать, что мы — не люди».

Фото иллюстрационное Привлечение к ответственности — это не только высокая юриспруденция, но и практический процесс. Он состоит из трех этапов, и работа на первом этапе определяет успех на последнем. Этап 1: Сбор и сохранение доказательств (Сегодня) Суд работает не с эмоциями, а с фактами, которые отвечают стандарту «вне разумных сомнений». Проблема:  Видео из Telegram-канала или скриншот — это не всегда допустимое  доказательство. Защита в суде заявит, что это «монтаж» или «фальшивка». Решение:  Стандартизация сбора. Для этого существует «Берклийский протокол о расследовании цифровых открытых источников» (Berkeley Protocol) . Он устанавливает, как верифицировать и сохранять цифровые данные (видео, фото, метаданные), чтобы они были приняты МУС или национальным судом. Роль НАУ:  Координация работы по сбору и верификации. Создание единого, защищенного архива преступлений (по образцу архива IIM по Сирии ), где доказательства каталогизированы и сохранены по международным стандартам. Этап 2: Использование существующих механизмов (Завтра) Не нужно ждать «большого» трибунала. Универсальная юрисдикция:  НАУ и правозащитники должны не просто информировать, а выступать агентами  правосудия: помогать жертвам подавать иски в Литве, Польше, Германии, обеспечивать их адвокатами, передавать верифицированные доказательства. Санкционное давление:  Использование собранных доказательств для персональных  санкций против судей, прокуроров и силовиков среднего звена. Лоббирование МУС:  Передача верифицированных материалов (особенно по депортации детей) напрямую в Офис Прокурора МУС. Историческая хиба (провал):  Дело Омара аль-Башира (Судан) . МУС выдал ордер, но не имеет своей «полиции». Башир годами оставался у власти. Это доказывает, что ордер МУС — это лишь начало. Без политической воли и давления он остается бумагой. Этап 3: Правосудие переходного периода (После перемен) Когда в Беларуси произойдут перемены, страна столкнется с главным вызовом: национальная судебная система будет полностью разрушена и лишена доверия. Дебаты о модели: Модель «Прощение» (ЮАР):  Создание Комиссии по установлению истины и примирению  (Truth and Reconciliation Commission, TRC). В ЮАР после апартеида те, кто совершал преступления, могли получить амнистию в обмен на полное и публичное признание  своей вины. Контраргумент:  Многие считают это «сделкой с дьяволом» и предательством жертв, которые не увидели наказания. Модель «Национальный суд» (Аргентина):  После падения хунты, Аргентина в 1985 году сама  провела «Суд над хунтами» (Juicio a las Juntas), осудив своих бывших лидеров. Успех:  Это был мощнейший акт национального очищения. Проблема для Республики Беларусь:  В Аргентине была нетронутая часть судебной системы. В Беларуси система скомпрометирована полностью. Наиболее вероятная модель для Беларуси: Гибридный трибунал Что это?  Суд, интегрированный в беларускую систему, но с участием международных судей, прокуроров и следователей. Примеры:  Специальный суд по Сьерра-Леоне (осудил Чарльза Тейлора), Специализированные палаты по Косово. Плюсы:  Сочетание международного опыта (беспристрастность, ресурсы) с национальной легитимностью (это происходит в Минске, а не в Гааге). Вывод:  Путь к справедливости — это марафон. Он требует скрупулезной работы по сбору доказательств сегодня (Этап 1), неустанного давления через универсальную юрисдикцию завтра (Этап 2) и подготовки к созданию легитимного гибридного трибунала в новой Беларуси (Этап 3).

Фото иллюстрационное Введение: Правовая природа «преступлений против человечности» В публичном пространстве термин «преступления против человечности» (ППЧ) часто используется как эмоциональная оценка проявления жестокости. Однако в международном праве это — один из наиболее тяжких составов преступлений, четко кодифицированный в Статье 7 Римского статута Международного уголовного суда (МУС) . Ключевое отличие ППЧ от бытового превышения полномочий или даже массовых нарушений прав человека заключается в двух элементах: Контекстуальный элемент:  Преступления должны совершаться в рамках «широкомасштабного или систематического нападения на любых гражданских лиц». Элемент государственной целенаправленной политики:  Это нападение должно проводиться «в соответствии с политикой государства или организации, направленной на совершение такого нападения». Проще говоря, эти преступления являются не эксцессами отдельных исполнителей, а частью целенаправленной государственной политики репрессий. Именно на этом настаивают многочисленные доклады Управления Верховного комиссара ООН по правам человека (УВКПЧ) , указывая на то, что нарушения в Беларуси носят не случайный, а системный характер и координируются на высоком уровне. Квалификация событий в Беларуси как ППЧ Анализ событий после августа 2020 года, проведенный беларускими и международными правозащитными организациями  и международными миссиями (например, в рамках ООН и Московского механизма ОБСЕ ), позволяет квалифицировать действия властей по конкретным пунктам Статьи 7: Пытки (ст. 7(1)(f)):  Систематическое применение пыток и бесчеловечного обращения в ЦИП «Окрестина», СИЗО КГБ, управлениях ГУБОПиК и РУВД было задокументировано тысячами свидетельств. Это не было «самодеятельностью» — идентичные методы (переполненные «стаканы», заливание хлоркой, избиения по «коридорам», продление сроков нахождения в СИЗО, ограничение доступа к медицинской помощи, привлечение к тяжелой физической работе без учета состояния здоровья, пола и возраста) применялись синхронно в разных городах, что указывает на единую инструкцию. Преследование (ст. 7(1)(h)):  Уничтожение более 1000 НПО, разгром всех независимых СМИ, тысячи уголовных дел за комментарии или лайки — это целенаправленное преследование идентифицируемой группы по политическим мотивам. Лишение свободы (ст. 7(1)(e)):  Десятки тысяч произвольных задержаний и тысячи политических заключенных являются не «отправлением правосудия», а широкомасштабным лишением свободы в нарушение основополагающих норм международного права. Иные бесчеловечные деяния (ст. 7(1)(k)):  Принудительная запись «покаянных» видео, создание невыносимых условий в ШИЗО, отказ в медицинской помощи и коммуникации (режим incommunicado ), что привело к смертям в заключении (Витольд Ашурок, Алесь Пушкин). Контраргументы: позиция официального Минска Официальный Минск категорически отвергает все обвинения. Его позиция строится на следующих тезисах: «Это внутреннее дело»:  Режим настаивает на принципе государственного суверенитета и невмешательства. Покойный министр иностранных дел Владимир Макей  неоднократно заявлял, что международные механизмы используются для «политического давления» и «смены власти». Этот тезис до настоящего времени продвигается официальными властями Беларуси, например, в СПЧ ООН. «Защита порядка»:  Власти утверждают, что силовики действовали законно, защищая конституционный строй от «проплаченных из-за рубежа экстремистов» и «попытки госпереворота». «Все это фейки»: Александр Лукашенко лично заявлял , что кадры избиений на Окрестина — это «постановка и монтаж», а синяки «нарисованы гримом». Однако эта аргументация разбивается о выводы международных органов. Так, например, Доклад УВКПЧ ООН 2023 г. прямо заключил, что «масштабы и характер нарушений... могут быть приравнены к преступлениям против человечности». Механизмы ответственности: успехи и провалы истории Как добиться справедливости, если национальная система правосудия (суды, следственный комитет, прокуратура, адвокатура) сама стала частью репрессивного аппарата? A. Международный уголовный суд (МУС) Препятствие:  Беларусь не является участницей Римского статута. МУС не обладает юрисдикцией и, соответственно, не может начать расследование по своей инициативе в отношении преступлений, совершенных исключительно на территории Беларуси. Передача дела Советом Безопасности ООН невозможна из-за вето России. Тем не менее, высшее руководство Беларуси может быть привлечено к ответственности за преступления против человечности перед Международным уголовным судом даже несмотря на то, что Беларусь не является участницей Римского статута — в тех случаях, когда такие преступления приобретают трансграничный характер . Это означает, что часть противоправных действий или их последствия затрагивают территорию государства, признанного юрисдикцией МУС. Именно по этому принципу действует пример Литвы , которая в 2024 году передала в Международный уголовный суд материалы о преследованиях, пытках и принудительных перемещениях граждан Беларуси, утверждая, что часть этих деяний — в частности, вынужденное бегство жертв и преследование активистов — имели место уже на литовской территории. Практический пример:  Пример дела Омара аль-Башира (Судан) . МУС выдал ордер на его арест за геноцид в Дарфуре еще в 2009 году. Несмотря на это, он годами правил страной и свободно путешествовал по странам, не признающим юрисдикцию МУС. Даже после свержения, новые власти Судана не спешат его выдавать. Это доказывает, что ордер МУС — не равно автоматический арест. Б. Универсальная юрисдикция Это принцип, позволяющий любой признавшей его стране расследовать и привлекать к ответственности лиц, обвиняемых в совершении тяжких международных преступлений (в том числе пытки), независимо от места их совершения и гражданства преступника или жертвы. Он основан на признании того, что такие преступления затрагивают всё международное сообщество. Исторический успех:  Дело Аугусто Пиночета (Чили) . В 1998 году бывший диктатор был арестован в Лондоне по ордеру, выданному испанским судьей Бальтасаром Гарсоном, на основании универсальной юрисдикции. Хотя Пиночет в итоге не предстал перед судом в Испании (по состоянию здоровья), сам факт его ареста стал революцией. Он разрушил стену суверенитета, за которой прятались диктаторы. Исторический успех-2:  Дело Хиссена Хабре (Чад) . «Африканский Пиночет» был осужден в 2016 году в Сенегале  Специальным африканским трибуналом за преступления против человечности. Текущая практика по Беларуси:  Именно этот механизм уже запущен. В Литве, Польше и Германии возбуждены уголовные дела по заявлениям белорусов, пострадавших от пыток. Генпрокуратура Германии расследует дела  по фактам преступлений против человечности.  Дело Юрия Гаравского является одним из важных примеров применения универсальной юрисдикции в отношении предполагаемых преступлений, совершённых в Беларуси. В 2023 году в Швейцарии был задержан бывший сотрудник беларуского спецподразделения «СОБР» Юрий Гаравский, который публично признался в участии в похищениях и убийствах оппозиционных политиков в конце 1990-х годов. Швейцарские власти возбудили против него уголовное дело по статье о преступлениях против человечности, воспользовавшись принципом универсальной юрисдикции. Этот прецедент стал важным сигналом: даже если государство, где происходили преступления, не обеспечивает правосудия, другие страны могут взять на себя ответственность за наказание виновных. Вывод Национальное правосудие в Беларуси сегодня невозможно. Путь через МУС заблокирован политически. Поэтому универсальная юрисдикция  становится главным и наиболее реалистичным инструментом. Она не обещает быстрой расплаты, но, как показывает дело Пиночета, создает для преступников «юридическую удавку», которая постепенно сжимается, превращая их в невыездных и токсичных для любой страны мира.

Фото иллюстрационное Нюрнбергский трибунал назвал агрессию «высшим международным преступлением», поскольку именно она «содержит в себе накопленное зло» всех остальных преступлений. Что такое преступление агрессии? Если военные преступления — это зверства во время  войны, то агрессия — это сам факт  ее развязывания. Это «преступление лидеров» (leadership crime), которое могут совершить только высшие политические и военные руководители. Определение агрессии  дано в Резолюции 3314 (XXIX) Генеральной Ассамблеи ООН  (1974 г.). Агрессией является не только прямое вторжение, но и: «Действия государства, позволяющего, чтобы его территория, которую оно предоставило в распоряжение другого государства, использовалась этим другим государством для совершения акта агрессии». ( Статья 3, пункт 'f'  Резолюции 3314) Белорусский контекст:  Это юридически точное описание действий режима Лукашенко 24 февраля 2022 года. Само преступление кодифицировано в Статье 8 bis  Римского статута . Позиция официального Минска:  Режим отрицает агрессию, используя риторику «превентивной обороны» и «союзнического долга»: «Превентивный удар»:   Лукашенко неоднократно заявлял , что если бы РФ не начала «спецоперацию», то Украина «нанесла бы удар» по Беларуси. «Защита Союзного государства»:  Участие оправдывается необходимостью защиты западных рубежей Союзного государства от «агрессии НАТО». Сложности правосудия: «Пробел в юрисдикции» МУС Здесь находится главная юридическая проблема. Юрисдикция МУС в отношении преступления агрессии (в отличие от военных преступлений) ограничена . Согласно Статье 15 bis  Римского статута , МУС не может расследовать агрессию, если страна-агрессор (РФ или Беларусь) не ратифицировала Статут (и Кампальские поправки к нему). Даже тот факт, что Украина признала юрисдикцию МУС, здесь не помогает. Итог:  МУС может  судить Лукашенко за военные преступления  (депортацию детей), но не может  судить его за сам факт  развязывания войны. Решение: Специальный трибунал по агрессии (СТПА) Именно для того, чтобы закрыть этот «пробел», Украина и ее союзники (т.н. «Core Group», куда входят более 40 стран) создают Специальный трибунал ad hoc . Исторический прецедент (успех):   Нюрнбергский трибунал (1945 г.) . Он был создан ad hoc  союзниками для суда над нацистским руководством. Именно Нюрнберг ввел в практику понятие «преступления против мира» (старое название агрессии) и осудил за него Геринга, Риббентропа и других. Критические взгляды (оппозиция):  Создание СТПА вызывает и скепсис. Позиция РФ и КНР:  Осуждают трибунал как «нелегитимный» и «политически мотивированный», нарушающий суверенный иммунитет глав государств. Скепсис «Глобального Юга»:  Некоторые страны (например, ЮАР, Бразилия) опасаются, что это «избирательное правосудие» Запада. Они задают вопрос: «А где был трибунал за вторжение в Ирак в 2003 году?». Несмотря на эту критику,   Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ)  и Европарламент решительно поддержали создание трибунала, который будет иметь юрисдикцию над высшим руководством РФ и Беларуси. Вывод:  Режим Лукашенко несет ответственность по двум отдельным трекам: За военные преступления (депортация детей)  — его будет судить Международный уголовный суд (МУС) . За преступление агрессии (развязывание войны)  — его будет судить Специальный трибунал , который создается прямо сейчас по образцу Нюрнберга.

Павел Павлович Латушко: Заместитель руководительницы Объединенного Переходного Кабинета Беларуси, представитель ОПК по транзиту власти. Руководитель Народного антикризисного управления, Лидер фракции «Команда Латушко и Движение "За Свободу"» в составе Координационного Совета 3-его созыва Не так давно диктатор сказал фразу, которая могла бы показаться безобидной, если бы не вся ее суть: «Я всегда от вас просил одно — дайте мне экономику. Дайте мне мосты, дороги, молоко, мясо и прочее. А военные вопросы — за мной, безопасность — мои вопросы, я буду их решать». Звучит почти как приказ. «Дайте мне» — не просьба, а требование, обращенное не к подчиненным министерствам, а к целому народу. Народ — поставщик, режим — потребитель. В этой риторике слышится старый оккупационный мотив: власть требует, население обязано. А что в ответ диктатор предлагает жителям Беларуси за «мосты, дороги, молоко и мясо»? Может он предлагает увеличение социальных благ, уменьшение налогов и оплат за услуги, в том числе за ЖКХ? Источник фото: people.onliner.by Нет, все наоборот. Социальные гарантии уменьшаются, налоги и оплата ЖКХ увеличиваются. Лукашенко дошел уже до такого уровня цинизма по отношению к жителям страны, что в проект закона о республиканском бюджете на 2026 год заложил сумму сбора от штрафов на 27% больше, чем в этом году. Он планирует оштрафовать беларусов на 310,3 миллиона рублей. Диктатор уже запланировал, что в следующем году каждый житель, начиная от новорожденного и заканчивая пенсионером, что-то обязательно нарушит и заплатит штраф в среднем по 34 рубля. Режим живет за счет населения, а население обязано «давать» — работать, терпеть, молчать. Все остальное — «вопросы безопасности», в которые не следует вмешиваться. Страх заменяет закон, а послушание — свободу и достоинство. «Дайте мне экономику», — говорит Лукашенко, и это не экономический лозунг, а признание сути режима: народ существует для того, чтобы кормить его власть.